Мэр тоже радуется, хотя еще шокирован тем, что я, оказывается, свой блок на поправку снимал.
Я же молчу.
Хочет произошедшее на ноль согнать. Типа между нами ничего и не было в тот вечер. А если и было, то неважно.
И показать, что вообще она тут хозяйка положения.
Зубами-то скриплю, но принимаю решение спустить ей пока. Еще два часа впереди. Очередного сражения за Устав.
Мэр даже секретаря организовал. По виду — школьника какого-то. Ну и уровень, я двадцать лимонов только на начало выделяю.
Но что бучу поднимать. Ничто меня тут держать не должно. Наняты консультанты, могу позвать юристов. В инспекциях я почти договорился, а со следующей недели пиар поактивнее закрутится.
У меня дела другие копятся в столице.
Но я отсюда ни за что не уеду, пока не выиграю. Хоть костьми лягу в Васильках, но своего добьюсь.
Ставки поднимаются.
Алиса Чернышевская в конечном итоге не только проиграет.
Она признает публично: спорткомплекс — лучшее, что случилось с поселком.
Я поставлю ее на колени.
Но не публично.
Перед собой, чтобы никто не видел.
Зависаю на последнем образе на первый час встречи.
Консультанты сегодня поагрессивнее — почуяли, что я на грани им шеи свернуть. Егор Лин что-то там вычитал, примеры буржуйские из США, и вовлечен в процесс. Мэр воодушевлен продвижением и наличием секретаря.
Боевая фея же активна и подготовлена, как ни в чем не бывало.
Разрываю ее предложения и поправки для раздела 6 до сочащегося розовой кровью мяса. Пережевываю смачно, и клыки грязные показываю. Летят брызги.
Она с кое-чем даже соглашается.
А все, чтобы мордой втоптать меня в морозную землю. Мол, она разумное и миролюбивое существо, а я вот — ничтожество и тупая тварь.
Может и хорошо, что секретарь — подросток. Строчит на ноуте шустро. Фиксирует наши споры.
И тут темноволосая бестия выдвигает гениальное предложение. Мол, комиссию все-таки официальную нужно создать на уровне Васильков. Депутаты и госслужащие там какие-то. А то мы все, по ее скромному мнению, изначально неправильно делаем.
Сам себе чуть челюсть не выламываю.
Это все, чтобы на меня давить. И чтобы побольше людей согнать — тогда она среди них потеряется. А депутаты ведь возьмутся изображать обеспокоенность детдомом, чтобы потом просто бабло с меня содрать за собственное согласие.
И больше не будет битв-посиделок в ветхом Доме Культуры.
— Это все время займет, и немалое, — рублю сразу жестко и четко. — Мы не можем растягивать подготовку, только потому что у какой-то суки нет других дел.
Повисает тишина. И это не только безмолвие в комнате. Это и у меня в башке тотальная, моторошная пустошь.
Наблюдаю, как из-под гущи сна, за собственными руками, сдавливающими стилус. Теперь его обломки лежат на столе, и на очереди сам планшет. Я разломаю его. Я разломаю. Ломаю.
У меня на лице, наверно, нерв застрял дерганьем. Потому что Егор Лин нахмуренно рассматривает именно ту часть щеки, где коротит искрой.
Если бы руку сказали отдать или ногу, я бы сам себе отрубил — чтобы время вспять вернуть. В тот момент, когда назвал ее «сукой». Чтобы не делать этого.
Я сотни раз так баб называл, но Чернышевская не имеет к этому никакого отношения. К сукам. Я о ней так не думаю. Ни разу. Я не знаю, как язык повернулся, еще при всех. Я хотел ужалить ее. Хотел грязью облить. Хотел реакции. Хоть что-нибудь. Проклятый язык сделал все за меня.
Алиса держится с титановым достоинством. Вот эта вот непосредственная легкость и лишь поджатие ярких губ и движение бровей — это все дорогого стоит.
Но ее пальцы сжимают телефон так крепко, что костяшки побелели. Она сама немного бледна.
Я хочу завыть от досады.
Даже консультанты замерли, Витя украдкой осуждающе на меня смотрит.
В диафрагме у меня рев застревает.
Мэр потирает очки, и в движениях его морщин проскальзывает раздражение.
Поднимает свой ясный взгляд на меня Алиса. Смотрит прямо, смело и просто. Словно ничего другого она от меня и не ожидала. Словно это само собой разумеющееся.
Никогда не перестанет ошеломлять с какой легкостью она прокручивает лезвие, застрявшее у меня посередине.
Там уже почти не в чем прокручивать, но она умудряется.
— Просьба воздержаться от подобных выражений в этом помещении, — морщится мэр и водружает половинки на крючковатый нос.
У меня шок, наверно. От масштаба необратимой мерзости, что я натворил.
Это ошибка, бьется в голове раскаленным молотом, это ошибка. Я сказал слово по ошибке.
Алиса избегает взгляда на меня, с предельной осторожностью.
И когда я прочищаю горло, она дергается, как от удара защищаясь, и меня будто на атомы разрывает.
До других галактик долетаю. Холодно, очень холодно здесь, в бесформенных материях.
— Когда мы были на втором курсе, — веселым тоном заводит Егор Лин, — а было нам по девятнадцать, Алиса на летней практике спасла семейство баранов, которых перевозили там из одного контактного зоопарка в другую страну. Наш декан собирался прецедент в методички заносить. Она заставила крейзи администратора зоопарка проехаться в одном ящике с животными по трассе. Мудак чуть не задохнулся от жары. И чуть не помер со страха. Не от соседства баранчиков. А когда Алиса его встречала с журналюгами на выходе.
Мэр добродушно смеется, а рок-звезда подмигивает девушке. Даже консультанты лыбятся.
Алиса, развернувшаяся к однокурснику еще в самом начале, пожимает плечами, но слабо улыбается.
Егор демонстрирует размер рогов, потому что спасенные бараны были горными. Алиса радостно вскидывает голову и просит его прекратить, со смехом и отмахиваясь.
Вот это вот все — улыбки, смех, радость, веселье, блеск в глазах — это все не мне.
Со всеми другими она открытая. Жизнерадостная. Доверчивая.
Эмоции все выдает без стеснения. Без контроля. Без фильтра.
А мне — осуждение, злость, презрение и недовольство.
Потому что заслуживаю. Это мое место, и со всеми другими по жизни меня оно устраивало. Да похуй было, если честно, до такой степени, что не замечал даже раньше.
Выдавливаю из себя слова таким металлом, что фразы буквально позвякивают, когда по комнате разлетаются.
— Я приношу свои извинения, — легкие сдавливает, но я борюсь, — за то, что сказал и что… говорить не собирался. И не имел в виду вообще. Это совершенно… совсем не соответствует действительности, правде.
Мэр активно кивает, чуть ли рукой на меня не показывая.
— Все правильно, оговорка практически. Да никто такого в жизни не подумает. И двигаемся дальше,
